Рыжая птица удачи - Страница 210

210

Он любил эту крошку с её рождения. Ну, почти. С той самой первой улыбки, которую она ему подарила. Он учил её ходить, соперничая в этом обучении с её матерью. Она была тем маячком, который звал его сюда, который обещал дом и тепло, это её смех в снах прогонял ночные кошмары там, где он вообще боялся о ней вспоминать… он когда-то таскал её на руках, играл в лошадку, дарил ей игрушки, несколько штук до сих пор лежат нераспакованными в его вещах.

Орест откинул заслонившие вход с балкона синие лёгкие шторы, ворвался в комнату, застыл посередине, пытаясь вспомнить, куда запихнул коробки с неподаренным при встрече. Ниша над кроватью.

Почти выламывается декоративная панель, скрывающая шкаф для вещей. Летят на пол коробки, рвётся тонкая упаковка. Меховой ушастый зверь выпадает из пластикового плена и смотрит снизу вверх. Узкая мордочка кажется хитрой, как и полагается лисице. Зверёк словно издевается.

Орест замирает.

Качнувшиеся от ветра шторы на секунду отбрасывают блик на глянцевую поверхность, и глаза зверька вдруг сверкают синим живым светом с рыжей шерстки. Этот издевательский несуществующий взгляд словно взрывает его изнутри.

Хорошо, что в доме качественная звукоизоляция…

Он перевёл дыхание и оглядел комнату. Да. Шарлотта может не понять. Надо бы убрать самому. Он медленно собрал обломки пластика и обрывки меха, запихал мусор обратно в нишу и вяло подумал, что потом придётся попросить кого-нибудь вынести это барахло. А ещё так же неохотно, но неотвратимо поверх всей этой ерунды всплыла мысль, которую он старательно отгонял от себя всё время с тех пор, как вернулся.

Это была ревность. Настоящая, до сих пор неизведанная, но понятная и естественная, как дыхание. Он никогда такого не испытывал, но твёрдо знал — это она.

Впервые в жизни ему стало не по себе от собственных чувств. Никогда он не испытывал такого нежелания понимать самого себя. Оказалось, что все трудности, которые ему пришлось преодолеть, все решения, которые казались невозможными, все препятствия, которые он разнёс на своём пути — всё это было ерундой по сравнению с тем, что теперь он пытался осознать в себе самом. И что с этим осознанием делать, он не знал, впервые в жизни.

Орест закопался в работе. Он хватался за любую проблему, возникающую в делах «Артемиды», он лично контролировал всё производство. А ещё искал и приводил собственных клиентов для сафари. Андрей об этом не знал, однако и так считал, что Орест трудоголик, который не жалеет ни себя, ни своих людей. На подобные замечания Орест наставительно сообщал, что только так и можно поднять производство и полностью отладить сбыт такой уникальной продукции, какой была косметика «Анадиомены».

— Сумел найти, сумей удержать и раскрутить, — говорил он.

— Да мы и так впереди Галактики всей, передохни!

— Ты меня позвал поставить твоё чудо морское на ноги? Ты мне «Анадиомену» свою поручил?

Получив утвердительный ответ, Орест торжествующе заканчивал диспут весомым:

— Вот и не лезь теперь со своими упадническими советами.

Андрей вздыхал, а потом непременно бросал что-нибудь снова об отдыхе и о том, что Ника давно спрашивает, когда он Ореста отпустит с каторги.

— Я ей объясняю, что ты сам, а она не верит, — жаловался он.

— Ничего, твоя дочка — ты и объясняйся, — усмехался Орест.

Он никогда не показывал Андрею и тени тех чувств, которые вызывало у него одно только имя Ники. Да что там Андрею, он и себе по-прежнему старался ничего не объяснять. В те редкие минуты, когда он задумывался, он искренне надеялся, что это период привыкания так затянулся, что ревность — это просто отцовский синдром, пройдёт. Ну, да, полтора года. Подумаешь… Ему казалось, что если всё время загружать себя работой, то неясность сама рассосётся, а непривычное постепенно станет обыденным.

Орест успокаивал себя так изо дня в день, но однажды самовнушение не сработало.

Андрей всё-таки отловил его в промежутке между двумя поездками на Второй материк и фактически насильно оставил в доме, отправив на производство своего помощника. Принудительный отдых превратился в прогулку по саду вокруг дома, плавно перешедшую в бесцельное сидение на краю бассейна. Ну, не совсем бесцельное. В бассейне, вдоль бортика, плавала Ника. Она словно выполняла подряд все пункты руководства «Как самостоятельно научиться плавать кролем», совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг. Орест следил за ней, просто потому, что она была единственным движущимся объектом в поле его зрения. По крайней мере, он старался так думать.

Созерцание прервал голос Майи, которая позвала дочь ужинать. Обычное в таких случаях «Ма-а-ам, ну ещё пять минут, ну, я не замёрзла, ну, я ужин потом сама согрею!» продолжалось те самые пять минут и даже дольше. Майя не сдавалась, и Орест решил прекратить прения самым доступным способом — поднял большое полотенце, которое Ника бросила у начала дорожки, и направился к лесенке, ведущей из воды на берег.

— Давай-ка, русалочка, вылезай. Не стоит спорить с мамой, — шутливо скомандовал он, и, к его удивлению, Ника не возразила — послушно уцепилась за поручень и почти мгновенно взлетела на бортик, обдав Ореста брызгами.

Даже на жарком воздухе Каджеро, если выскочить из нагретой солнцем воды, делается прохладно. Орест набросил на узкие плечи полотенце, придержал руками — чтобы не слетело. Руки на секунду сжались, впитывая пушистой тканью воду, впитывая кожей ощущение этой девочки в своих руках.

— Да мне не холодно! — Ника вывернулась, одним движением выдернула заколку, скрепляющую волосы, и влажная русая волна обрушилась на её спину.

210